Представьте: тихое воскресное утро, всего, предположим, семь часов, птички только начали щебетать на ветвях, но их нежные трели вас не тревожат. Вы лежите в своей постели, на вашем плече – крепкая мужская рука, нега и дрема, ничто, как говорят, не предвещает беды… И вдруг ваш сон прерывают адские звуки: в дверь долбят так, будто ее решили высадить!
Вот именно так я проснулась в минувшее воскресенье: от дикого грохота, в крепких мужских объятиях, ничего не соображая, в восьмом часу утра. Выпроставшись из объятий и приоткрыв дверь, я моментально оказалась в совсем ином, не предполагающем никакой романтики мире. Оказалось, что протек душ и я заливаю соседей. Господи! Сколько я молила тебя спасти меня от этого: пусть лучше меня зальют, чем я, - но ты не слышишь! Отмахиваясь от пожилого соседа-психиатра, грозящего немедленно упечь меня в клинику, и сумасшедшей соседки-бабули, заявившейся со своей огромной собакой, я вбежала в ванную. Да... Воды там было по щиколотку. Надо скорее вытирать. Одной мне не управиться. А в спальне Василий! Но... Мы знакомы с ним совсем недавно. Что он подумает? Что же делать? Ведь было однажды...
Это "однажды" случилось давно, я тогда была совершенно юной девицей, только выпорхнувшей из-под маменькиного крыла, читай: снявшей угол в Москве и начавшей жить отдельно. Измаявшаяся существованием под родительским контролем, теперь я наслаждалась одиночеством и самостоятельностью. У меня все будет так, как хочу только я! И скупались в неограниченных количествах подходящие и неподходящие друг к другу коврики, занавески, фоторамки и свечи всех форм и размеров. Свечи я любила особенно: если расставить их, зажженные, по всем углам, а лампу не включать, убожество моей скромной хрущевской "однушки", давно не видавшей ремонта, становилось не таким явным. Особенно мне нравилось поставить несколько свечей на тумбочку рядом с кроватью и читать при их неровном свете: Набокова, например, или Бунина. Ах, как романтично. Слов нет. И однажды, в один из подобных нежных вечеров, я замечталась, задремала, книга выпала из рук, листок задел свечку и начал тлеть, за книгой занялась простыня, уголок подушки... До сих пор не понимаю, как все тогда обошлось - подушка горела прямо под моим носом, в паре сантиметров от волос! Меня спасла соседка: почувствовав запах дыма, она начала звонить в квартиру, и я очнулась.
И сейчас меня, девушку взрослую и повидавшую многое, мало что так может сломить, как бытовые катаклизмы. А тогда... Соседка ворвалась в квартиру, за ней - ее муж, подушка полетела в ванну, перья забили сток, на диван лились литры воды, но поролон все равно тлел где-то в глубине. Я металась, почти бесполезная, прикрывая наготу одеялом - первым, что попалось мне под руки, пока голову не озарила мысль: надо срочно позвонить Сене! Арсений, мой тогдашний ухажер, виделся мне кем-то вроде Бога: он был гораздо старше, казался умнее и опытнее и, вообще, зарабатывал тем, что писал сценарии для остросюжетных сериалов на ТВ. Точно! Он приедет и все уладит.
Сеню, однако, моя история взволновала как-то мало. "Ой, ну, потушите, ляжешь в кухне на диване. Ну, куда ехать, уже одиннадцать ночи". Нормально? Когда к полуночи мы собирались в клуб, выйти из дома в одиннадцать для него не было проблемой, а тут я чуть не умерла, а он не может приехать?! После десяти минут воплей в трубку Арсений все же согласился. Правда, когда он прибыл (через два часа), толку от него уже не было: пожар потушили, и я лежала, свернувшись клубочком, на диване на кухне, кутаясь в махровый халат (все остальное было мокрое) и плача в пузо плюшевому медведю Николаю. С порога Арсений затянул проповедь о моей непредусмотрительности и расхлябанности, что моего настроения не улучшило, я разрыдалась с новой силой, он хлопнул дверью... Больше мы не виделись.
Вся эта история моментально промелькнула в моей голове, когда я ступила на залитый пол в ванной. Вдруг Василий тоже сочтет меня неряхой или устроит истерику? Из душа лила вода, сзади орали соседи... А, черт с ним! Я побежала в спальню. Вскоре мы вдвоем, вытолкав психиатра, пса и старушку, в четыре руки вытирали воду полотенцами и пододеяльниками. А еще через полчаса тихо лежали в кровати, и на мои всхлипывания он повторял в трехсотый раз: ну, успокойся, все пройдет, все будет хорошо. Больше-то мне, если честно, ничего и не хотелось слышать.
